Мефистофель получает новую квартиру

Нигде нет такой огромной гальки, как на Курильских островах. Обкатывал её сам Великий океан: оттого и галька здесь размером с бочонок. Есть и побольше.

На острове Итурупе песчаные пляжи редки. Чаще отвесные скалы встречают гранитной грудью удары неистовых волн. А там, где скалистые утёсы чуть отступили от берега, лежат у воды груды циклопической гальки.

Из неё мы и соорудили аквариум для Мефистофеля.

У посёлка Рыбачий огромная базальтовая плита, словно гигантский подводный пирс, выдаётся в море. В прилив вода покрывает её лишь метровым слоем. В отлив — карниз обнажается и по нему, прыгая с камня на камень, можно ходить.

Здесь мы сложили из камней и цемента небольшой бассейн, накрыли его решёткой.

Пошли за Мефистофелем.

На пороге бревенчатого домика, который отвели нам под лабораторию, сидел, лениво развалясь на приступках, наш чичероне и покровитель — Олега. На нём был новый ватник, только что полученный со склада, и фуражка с обрезанным почти до основания козырьком. Моряки, если они не связаны уставом, не станут носить фабричной формы фуражку с козырьком-аэродромом.

— Как узнали его — имя? — спросил нас Олега, когда мы показали ему пленного осьминога и назвали его Мефистофелем.

Лицо у Олеги непроницаемое, трудно решить, всерьёз он это спрашивает или смеётся. Олега служил в армии на Курильских островах. Отслужил срок и остался здесь. Стал работать матросом на китокомбинате. Один на весь комбинат матрос. Есть здесь, конечно, и другие моряки, на буксирных катерах например, во Олега — специалист по весельной технике: лодкой заведует.

Он держал банку с Мефистофелем и рассматривал его на свет. Осьминог таращил жёлтые глаза, подняв их буграми на затылке.

Мы шли выпускать Мефистофеля в сооружённый для него садок.

У конторы встретили раздельщиков. Мы совсем уже было миновали их, не привлекая любопытства, но Олега не выдержал: не мог позволить, чтобы остался неразыгранным такой козырь в его руках.

— Восьминог, — сказал он, торжественно возвышая банку над головой.

Мигом его окружили. Каждый получше хотел рассмотреть легендарного земляка, с которым, однако, редко кому приходилось встречаться так вот запросто, лицом к лицу.

Осьминогу, видно, польстило неумеренное проявление интереса к его особе. Он напыжился, поднял забавные рожки над глазами и вдруг расцвёл, словно радуга после дождя. Показал на коже такую необыкновенную игру красок, на которую только мультфильм способен. Расцветки одна радужнее и ярче другой волнами пробегали по его телу.

Вокруг раздались удивлённые голоса.

— Что с тобой, друг? — участливо спросил Олега.

— Играет красками, — объяснил он. — Когда волнуется, то краснеет, то зеленеет. Человек обнаруживает свои эмоции мимикой — «игрой», так сказать, лицевых мускулов, а осьминог сменой красок на коже...

А когда осьминог прячется, то выбирает такую краску, какая менее заметна. В чёрных скалах — чернеет, в водорослях бурым становится, на песок попадёт — сразу пожелтеет, под цвет грунта. Как хамелеон. Какого цвета фон будет у него перед глазами, такую окраску он и примет.

Мефистофель снова сменил декорацию: из бурого стал сизо-розовым.

— Аркашкин нос увидел, — сказал Олега. Все засмеялись.

Розовый цвет густел. Алые тона вытеснили синеватые, разлились по телу киноварью — осьминог стал пунцовым.

— Во! Олегу узрел,— обрадовался случаю Аркадий.

Когда все вдоволь насмотрелись, мы двинулись дальше. Но уже не втроём, а всей компанией. Никто не захотел отказать себе в удовольствии присутствовать при столь необычном новоселье.

Через посёлок прошли шумной гурьбой, переполошив мирных жителей.

— Чтой-то случилось? — сказала какая-то тётка, в тревоге поднимаясь со скамейки.

— Не зевай, Матвеевна, — осьминюжье новоселье! — крикнул ей радист Гриша, едва поспевая за всеми на коротких ногах.

— Выпускай, Олега.

Олега нагнулся над каменным сооружением, опрокинул банку — вода из неё вылилась, но пленник не захотел покинуть своей стеклянной темницы. Олега потряс банку — осьминог лишь крепче присосался к стеклу. Олега сунул палец в банку, хотел подтолкнуть упрямца — и вдруг вскрикнул, на лице его изобразился испуг и отвращение. Отшвырнул банку, но она словно прилипла к пальцу. Он отчаянно затряс рукой и как-то странно боком запрыгал.

Аркадий попятился и упал, наскочив на сетку, которую мы принесли, чтобы накрыть сверху садок.

Трагедия обернулась комедией. Олега, обрадованный неудачей своего «врага», вдруг захохотал, тыча пальцем с нанизанной на него склянкой в поверженного завплавсредствами и повторяя сквозь взрывы смеха.

— Цела шея-то? Шею-то не поломал?

Потом опять затряс банкой.

— Я её об камень вдарю!?

— Не смей, ты же убьёшь его!

— Тогда забери себе. Он мне весь палец изгрыз.

— Подожди. Сейчас. Да не тяни его — порвёшь! Потерпи. Сейчас придумаем. У кого папиросы, табак есть?

Десяток рук протянул пачки сигарет.

Я взял сигарету, размял её, высыпал в банку табак. Присоски, державшие в плену Олегов палец, почувствовали запах никотина, съёжились, разжались и освободили жертву.

— Окаянный, — сказал Олега, рассматривая свой кровоточащий палец, — за что ж ты меня не взлюбил?